Поэтический мир Елены Шварц

Связь стиля и мироощущения поэзии Елены Шварц с ее предшественниками: Кузминым, Хлебниковым, Цветаевой, Маяковским. Смешение языковых пластов в творчестве поэтессы, ее эмоциональные проявления и метафизический юмор. Специфика драматургии в стихотворениях.
Краткое сожержание материала:

Размещено на

24

Министерство образования и науки Российской Федерации

ГОУ ВПО «Ярославский государственный педагогический университет

им. К.Д. Ушинского»

Кафедра русского языка

Специальность (направление) 050300.62 «Филологическое образование»

КОНТРОЛЬНАЯ РАБОТА

по дисциплине: Современная отечественная проза, поэзия, драматургия

На тему: «Поэтический мир Елены Шварц»

Работа выполнена студентом:

заочной формы обучения факультета русской филологии и культуры

направления «Филологическое образование»

гр. 741 (4 курс)

Ежовой Верой Владимировной

Проверил: Викторова С.А.

Ярославль 2012

Содержание

Введение

История таланта

Особенности поэтики Елены Шварц

Заключение

Список литературы

Введение

Елена Шварц имеет множество поклонников. Ее творчество высоко оценивается собратьями по перу - людьми часто пристрастными и ревнивыми. Белла Ахмадуллина и Ольга Седакова говорили о ней как об одном из виднейших поэтов эпохи. Юрий Кублановский, Александр Миронов, Олег Юрьев посвящали ей стихи.

Но и недоброжелателей у нее немало. Поэзия Елены Шварц пугает тех, для кого есть раз и навсегда данная, равная себе, неколебимая истина - идеологическая или эстетическая; так же чужда она тем, кто принципиально обходится без абсолютной, не обусловленной истины, кто выбрал относительный комфорт постистории. Пример раздражения первых - давняя статья О.Николаевой «Без бытия» («Новый мир»,1991, №10). Пример высокомерия вторых - субъективно почти хвалебная рецензия Д. Голынко-Вольфсона в «Новой русской книге» (2000, №2).

Шварц присутствует в современной культуре не только как автор, но и как эстетический миф. Не случайно обилие чисто бытовых легенд. Елена Шварц - редчайший пример современного поэта, в чьих стихах присутствует (двоящийся, троящийся, принимающий множество обличий) образ автора. Речь не об индивидуальности: стихи могут быть самобытны, сильны, ни на кого не похожи и при том безличны. Автор, человек говорящий может быть растворен языком и образами. Так и было у всех русских поэтов "тютчевской" линии. Мы говорим "Мандельштам" и вспоминаем… Ну, с тяжелой руки эпохи и со слишком легкой руки разговорчивых мемуаристов мы сейчас, может быть, и вспоминаем трагические повороты и комические частности судьбы, но вообще-то должны бы помнить стихи - только и исключительно. Мандельштам - не Ариост и не Александр Герцевич. Шварц, конечно, тоже не Кинфия, не Лавиния. Но мы вправе воспринять эти образы как проекцию автора в построенный по своим, причудливым законам, обладающий иным (большим или меньшим) количеством измерений, чем наш, посюсторонний, мир.

Поэт Елена Шварц, участница "второй культуры" семидесятых-восьмидесятых годов, автор пятнадцати книг, вышедших в России и за границей (на четырех языках) начиная с 1986 года, жительница одной из Измайловских Рот (ныне - Красноармейских улиц), никогда не кидающаяся на гостей с "дедушкиной пикой", но, подобно Кинфии, не выпускающая из рук "таблички и грифель".

История таланта

Многие приемы Шварц восходят к вполне конкретным предшественникам. Елена Шварц продолжает (в основном) традиции, уже в начале ее пути лежавшие, что называется, на поверхности, открытые всем. На уровне стиля - Кузмин, Хлебников, Заболоцкий. С другой стороны, романтическое, напряженно-личностное мироощущение Шварц родственно Цветаевой и Маяковскому. Связь с этими поэтами прямо декларируется. Так, к Кузмину (к «Форели») возводится генезис жанра «маленьких поэм» (вступление к книге «Лоция ночи»); Маяковскому посвящена статья «Маяковский как богослов» и стихотворение «Волосоведение». Между прочим: говоря о Маяковском, Шварц резко разделяет его раннее (чрезвычайно высоко ценимое) и позднее (просто не принимаемое всерьез) творчество. Кажется, «официальная» советская поэзия вообще никак не задействована в ее культурном опыте - ни как источник влияний, ни как объект сколько-нибудь напряженной борьбы. Шварц меньше всего похожа на правильного «культурного» поэта. Ее поэтическая практика донельзя далека от ученого филологического стихотворчества. Кто же она? Ответить на этот вопрос трудно. При первом чтении ясно одно: такого в русской поэзии еще не было. Элементы - были, приемы - были, но не было - такого мира. Чтобы дать ему определение, надо понять его устройство. Каждый из элементов этого мира связан с другими. Все они - часть сложной системы, Сада, в котором не один цветок нельзя сорвать, не изменив непоправимо целого. Поэт - и сам Сад, и разбивший его садовник.

Особенности поэтики Елены Шварц

Поэтическая традиция структурирует речь по вертикали: существовал высокий слог, средний, низкий. У эпигонов структура застывала и автоматизировалась. Новаторы взламывали ее и отстраивали заново.

Советская поэзия тяготела к среднему слогу, к общепонятной разговорной речи, отметала всякие вкрапления «сверху» (традиционные поэтизмы и архаизмы), «снизу» (вульгарную, лексику, речевые неправильности) и «сбоку» (провинциализмы, диалектизмы). Разговорные интонации и общеинтеллигентский разговорный язык естественно милы тем современным поэтам, кто генетически восходят к советской традиции (к примеру, А.Кушнеру и его школе). Бродский ввел в этот средне-разговорный язык (который остается у него основой, стержнем) элементы «высокой» и «низкой» лексики, резко раздвинув его словарь. В случае Шварц об адресате сказано со всей отчетливостью заглавием одного из текстов - «Простые стихи для себя и для Бога»… Что касается субъекта - здесь дело сложнее. Что-то понять можно именно через язык.

В свое время, в семидесятые годы, несколько стихотворений Шварц было принято к публикации одним из толстых журналов. Надо ли объяснять, что означала публикация для «неофициального» молодого поэта в те времена? Редакция пожелала изменить только одно слово. «Какое?» - спросила Шварц. «Душа». Шварц отказалась, и ей пришлось много лет ждать следующей возможности опубликоваться.

Но «душа» в традиционной иерархии принадлежит не наивысшему, а все-таки промежуточному уровню. Если «духовный» уровень в русской литературе выражаем церковнославянской лексикой, то Психея, изъясняется «золотой латынью» карамзинской и пушкинской эпохи - языком сентиментализма и романтизма. Для современной поэзии «высокий слог», церковнославянская лексика и одическая интонация изначально архаичны - архаичны настолько, что в чистом виде могут быть лишь объектом стилизации. Некоторые поэты (от Б.Ахмадуллиной и Д.Бобышева до И.Бурихина и О.Юрьева) пытаются средствами современного языка создать новый «высокий штиль», оживить славянизмы или воссоздать родственный архаическому принцип слово и стилеобразования. Но Шварц к их числу явно не относится.

Ее поэзия оперирует именно «душевным», «романтическим» языком, который тоже (в глазах читателя XX века) скомпрометирован и может быть обоснован лишь от противного, по ту сторону неприятия. В случае Шварц этот язык оправдан почти провокативным переносом слишком человеческой эмоции (и связанного с ней языка) на духовный и космический уровень.

О Господи, позволь

Твою утишить боль!

(«Танцующий Давид», 1978)

В творчестве мало кого из русских поэтов (к тому же - поэтов-женщин) любовная лирика занимает такое скромное место. Правда, любовная тема присутствует в одном из вершинных стихотворений Шварц - «Как эта улица зовется...» (1982); но чувство, направленное на человека, на глазах преображается - или преображается его объект:

Ты как халат, тебя надели, Бог над тобою и внутри,

Ты ломок, тонок, ты крошишься фарфоровою чашкой - в ней

Просвечивает Бог, наверно. Мне это все видней, видней.

В последних книгах - «Соло на раскаленной трубе» (1998) и «Дикопись последнего времени» (2001) духовное раскрывается через душевное и воплощается в душевном. Бог является через боль, через окончательность утраты:

Ничего, кроме Тебя,

Больше нету у меня...

Характерно, что в этих стихах едва ли не впервые у Шварц проскальзывает церковнославянизм («Ничего же, ничесо же...»).

Куда чаще она задействует языковые слои, стоящие ниже общепризнанного «среднего уровня» - уличную речь с ее неправильностями:

- Смотри, глаза полезли

И пена из ушей.

- Да что же сей такое?

Иль умер кто у ей?

(«Хомо Мусагет (Зимние музы)», «Пифия», 1994)

или „детский" язык:

Никчемушный, непригодный,

Жалкий бес!

Сам виноват - в бутылку

Ты зачем полез?

(«Теофил» - в книге «Труды и дни Лавинии, монахини Ордена Обрезания сердца», 1984, отдельное издание - 1987)

Если в первом случае драматургически построенная ситуация (и, как следствие, явная нетождественность говорящего автору) оправдывает стилистическое смешение, то в других процитированным нами текстах эта нетождественность никак не мотивирована. Между прочим, у Шварц е...