Российская революция 1917 года и ментальность больших социальных групп: проблемы изучения
Российская революция 1917 года и ментальность больших социальных групп: проблемы изученияВ.Л. Кожевин, Омский государственный университет, кафедра современной отечественной истории и историографииСлово "ментальность" удивительно быстро, без особого "сопротивления" вторглось в наш языковой обиход и, судя по тому, с какой частотой приходится сталкиваться с его повседневным (не только научным) использованием, - прочно закрепилось в современном российском лексиконе. Перестав служить элементом исключительно исследовательского дискурса, термин перекочевал в публицистику, сделался общеупотребительным в средствах массовой информации и на уровне бытового общения. Все это сопровождалось размыванием его и без того аморфного первоначального значения за счет расширения границ применения как в содержательном, так и в хронологическом отношениях.Еще совсем недавно авторы одной из аналитических публикаций журнала "Вопросы истории" сетовали на то, что "тенденция изучения исторических ментальностей на материалах России, едва обозначившись, не получила развития". Сегодня положение несколько изменилось: многие исследователи стремятся опереться на тот методологический инструментарий, который существует в арсенале данного научного направления, или, как минимум, использовать соответствующую терминологию. В России уже проведены и планируется проведение конференций, непосредственно посвященных проблемам изучения ментальности в рамках отечественной истории, публикуются сборники статей по этой тематике и первые специальные монографические труды . Но даже самый поверхностный анализ нынешней историографической ситуации позволяет утверждать, что применительно к сообществу ученых, занимающихся российской историей в нашей стране, довольно широкая и разнообразная интерпретация категории "ментальность" так же, как и в других областях культурной жизни, стала свершившимся фактом. Сравнивая существующие научные подходы, иногда поневоле возникают вопросы. Идет ли речь об одном и том же феномене? Откуда такой разнобой в оперировании понятием? В трудах по отечественной истории можно насчитать, наверное, больше десятка типов ментальности, рассматриваемых в качестве предмета исследования или выполняющих функцию вспомогательного концепта. Достаточно распространены сочетания: "ментальность интеллигенции", "крестьянская ментальность", "советская ментальность", "ментальность русского народа"; другие, к примеру - "ментальность мировой войны", "ментальность Петербурга" - единичны.Mы далеки от мысли отстаивать гомогенность понятия, тем более, что в мировой исследовательской практике именно благодаря гибкости и нестрогости вкладываемого в него смысла история ментальностей получила столь широкое распространение. Если же принять во внимание постмодернистскую волну, которая основательно захватив философию, литературоведение, социологию, теперь вплотную приблизилась к историческим дисциплинам, то подобные попытки и вовсе обречены на провал. Однако, для анализа проблем, о которых речь пойдет ниже, так или иначе важен инвариант значений, придаваемых авторами понятию "ментальность". Коротко его можно определить как неотрефлексированное содержание глубинных слоев сознания того или иного сообщества, группы людей, охватывающее всю картину мира и регулирующее поведение представителей этих групп; ментальные структуры отличаются большой устойчивостью, сопротивляемостью к изменениям; по длительности своего действия они сопоставимы со сроками существования самой группы или исторического феномена, с которым связывается наличие соответствующего типа ментальности ("ментальность войны"). Учитывая данное определение, мы попытаемся указать на некоторые ограничения, препятствия и противоречия в использовании категории "ментальность", соотнести ценность сопряженных с нею подходов при исследовании поведения больших социальных групп в период российской революции 1917 года.Выбор такого угла зрения не случаен. Во-первых, отечественная историографическая традиция до сих пор преимущественно тяготеет к изучению крупных общностей - классов, наций, сословий, и других относительно многочисленных социальных групп. Во-вторых, именно революция, нарушающая привычный ритм жизни общества, как бы "испытывает на прочность" устоявшиеся нормы восприятия действительности и традиционные модели поведения человека. В моменты революционных коллизий резче оттеняются специфические черты глубинных слоев сознания, выраженные довольно слабо во времена относительной стабильности. Наконец, есть еще одна причина. Для историка революции оперирование категорией "ментальность" затруднено тем обстоятельством, что поведение масс в условиях революционного кризиса в значительной степени детерминируется идеологическими лозунгами и установками. Поэтому здесь возникает еще одна очень серьезная проблема - проблема взаимодействия двух различных уровней коллективных представлений.Революция всегда влечет за собой нарушение баланса между устойчивыми, формировавшимися на протяжении многих десятилетий и даже веков неотрефлексированными стереотипами мышления и поведения, с одной стороны, и подвижными, изменчивыми, рационализированными элементами коллективного сознания - с другой. Так, характеризуя своеобразие революционного момента, французский историк М.Вовель подчеркивает, что оно сопоставимо с последствием некоего "разрыва", открывающего путь идеологической экспансии, когда "идеология захватывает ментальности, пронизывает и разрушает их". Вопрос о характере взаимодействия ментальности и идеологии может иметь и другую трактовку, но для нас важно сейчас отметить сам факт существенных сдвигов в сознании масс, вызываемый бурным процессом его политизации или идеологизации.Если в советской историографии традиционно основное внимание уделялось именно пропагандистской и агитационной работе политических партий в условиях борьбы за создание широкой социальной базы и реализацию собственных программных установок, а наиболее значимые акты тех или иных больших социальных групп в период революции объяснялись исходя из их "естественной" идеологической предрасположенности, то в последнее время наблюдается обратная тенденция - объяснять социальное поведение этих групп преимущественно в контексте ментального измерения. Прежде всего это относится к изучению крестьянства.В определенной степени такой подход имеет право на существование: исторический возраст крестьянства как класса, жесткая зависимость его ментальности от природно-географического фактора, относительно низкий уровень образованности и меньшая по сравнению с другими социальными группами вовлеченность в процессы политической жизни предполагают и меньшую зависимость крестьянского поведения от рационализированных представлений о социальной и политической действительности, содержавшихся в программах и лозунгах различных партий, устойчивое "сопротивление" воздействию идеологического фактора. Как показывают материалы современных исследований, для белоруской деревни, например в период между революциями 1905 и 1917 годов, была характерна крайне низкая зависимость масштабов крестьянских выступлений от проводившейся политической пропагандистско-агитационной работы. "Реальное крестьянское движение, - отмечает О.Г.Буховец, - подпитывалось собственными мотивами; мотивации же, предлагавшиеся агитаторами, как правило, не воспринимались крестьянами".Однако, можно ли утверждать, что крестьянство в начале ХХ века не обладало известным комплексом политических по природе представлений, которые были инкорпорированы в его сознание извне? Обращение к массовым источникам, возникшим в крестьянской среде, судя по результатам современных исследований, свидетельствует об обратном. "На форму и содержание крестьянских приговоров и особенно наказов в Государственную думу, без сомнения, влияли типовые приговоры и наказы, являвшиеся средством агитации со стороны различных партийно-политических организаций. Устная и печатная пропаганда, которую вели в 1905-1907 гг. самые разнообразные партии и организации - от правомонархических до самых левых, бесспорно способствовала формированию взглядов крестьян на те или иные обстоятельства или события. Из газет, листовок и прокламаций, из популярной литературы крестьяне узнавали о происходящих в стране событиях, знакомились с различными программами социально-экономического и политического переустройства жизни".Таким образом, совершенно очевидно, что накануне революции 1917 года традиционную картину мира в коллективном сознании крестьянства дополняли соседствовавшие с ментальностью элементы политического сознания, почерпнутые извне в процессе взаимодействия с различными группами российского социума. Именно это взаимодействие обеспечивало возможность представителям крестьянства активно отстаивать интересы своего класса на политической арене. Окунувшись в мир политики, они пользовались соответствующим языком и смысловыми конструкциями, руководствовались принятыми здесь правилами игры, тогда как на местах политические условности уступали место неприкрытым вспышкам крестьянского бунта. В свете изложенного, видимо, слишком упрощенно было бы выводить из ментальности все социально значимые поведенческие акты крестьянства. Поэтому, в ч...
Другие файлы:
Российская ментальность в сказках современной молодежи
Понятие ментальности и менталитета в современной отечественной науке появились и стали исследоваться относительно недавно. Проблема ментальности в пос...
Революция 1917 г. в книгах С.Г. Кара-Мурзы
Внутренние причины Февральской революции 1917 года. Особенности развития экономики в России. Ход событий Февральской революции 1917 года. Октябрьская...
Особенности больших социальных групп
Социально-психологическое исследование характеристик больших социальных групп. Классификация вида общностей людей по времени (классы, нации, митинги,...
Февральская революция 1917 года
Причины, приведшие к февральской революции 1917 года. События февраля 1917 года. Двоевластие. Структура государственной власти после февральских событ...
Февральская революция 1917 года
Социальные противоречия в России накануне Первой мировой войны. Экономический кризис 1915-1916 гг. Противостояние Государственной думы и правительства...
