Религиозное осмысление романа Достоевского "Преступление и наказание"

Литературоведение и религиозно-философская мысль о мировоззренческой позиции Ф.М. Достоевского и романе "Преступление и наказание". Раскольников как религиозно-философский стержень романа. Роль Сони Мармеладовой и притчи о воскресении Лазаря в романе.
Краткое сожержание материала:

Размещено на

Содержание

Введение

Глава 1. Современное литературоведение и религиозно-философская мысль о мировоззренческой позиции Ф.М. Достоевского и романе «Преступление

и наказание»

Глава 2. Раскольников как религиозно-философский стержень романа «Преступление и наказание»

Глава 3. Соня Мармеладова как антипод Раскольникова

Глава 4. Притча о воскресении Лазаря в структуре романа «Преступление и наказание»

Заключение

Литература

Введение

Литература, посвященная Достоевскому, необъятна; и даже если ограничиться рассмотрением философских аспектов его творчества, можно обнаружить десятки и сотни сочинений, дающих весьма оригинальные и очень различные точки зрения на то, что нужно считать «главным» в его мировоззрении. Однако, по замечанию Евлампиева И.И., «среди этого многообразия все-таки можно выявить некоторую закономерность и повторяемость. Достаточно легко можно обнаружить несколько «модельных» концепций, которые дают наиболее характерные и существенно отличающиеся друг от друга интерпретации» [Евлампиев, 2000, с. 48].

Читая научную литературу, посвященную творчеству Достоевского, трудно разграничить интерпретации исключительно литературоведческие и философские, поскольку в его произведениях мы часто не замечаем четких границ между сюжетно-событийным, психологическим и философским уровнями осмысления художественного материала.

Обратимся к этим «модельным концепциям».

Одним из первых идею религиозного осмысления творчества Достоевского выдвинул Вл. Соловьёв. В своих речах в память писателя философ называет ключевой вопрос, который ставит перед собой: «Чему служил Достоевский, какая идея вдохновляла всю его деятельность?» [Соловьёв, 2000, с. 3]. Отвечая на этот вопрос, Вл. Соловьёв отмечает особенности художественного мира Достоевского, выделяющие писателя из плеяды русских романистов XIX века: «Здесь все в брожении, ничто не установилось, все еще только становится. Предмет романа здесь не быт общества, а общественное движение. Изо всех наших замечательных романистов один Достоевский взял общественное движение за главный предмет своего творчества» [Соловьёв, 2000, с. 7] и объясняет: «Достоевский не подчинился влиянию господствовавших кругом него стремлений, не следовал покорно за фазисами общественного движения - он предугадывал повороты этого движения и заранее судил их. А судить он мог по праву, ибо имел у себя мерило суждения в своей вере, которая ставила его выше господствующих течений, позволяла ему видеть гораздо дальше этих течений и не увлекаться ими» [Соловьёв, 2000, с. 7]. Вл. Соловьёв говорит здесь о положительном религиозном идеале, который был выстрадан самим Достоевским и который поднял его над течениями общественной мысли: «Если мы хотим одним словом обозначить тот общественный идеал, к которому пришел Достоевский, то это слово будет не народ, а Церковь» [Соловьёв, 2000, с. 7] . Центральной идеей в творчестве Достоевского Вл. Соловьёв называет христианскую идею - «идея свободного всечеловеческого единения, всемирного братства во имя Христово» [Соловьёв, 2000, с. 10]. 

Интерес к идейно-художественному наследию Достоевского был отмечен в 1894 году в работах В. В. Розанова, когда он писал: «В эпохи, когда жизнь катится особенно легко, или когда ее трудность не сознается, этот писатель может быть совсем забыт и не читаем, но всякий раз, когда в путях человеческой жизни почувствуется что-либо неловкое, когда идущие по ним народы будут чем-либо потрясены или смущены, имя и образ писателя, так много думавшего об этих путях, пробудится с нисколько не утраченной силой» [Розанов, 1996, с. 11]. В 1902 году в другой работе философ пишет о произведениях Достоевского как «золотых страницах», которые навевают на читателя грёзы всемирной гармонии, имея в виду «Сон смешного человека», «Дневник писателя» и некоторые места в романе «Подросток» [Розанов, 1989, с. 439], с другой стороны, В. В. Розанов называет роман «Преступление и наказание» самым знаменитым примером «психологического анализа» Достоевского [Розанов, 1996, с. 439]. Говорит о том, что «…он (Достоевский) знал тайну мира искуплённого…», что, по словам В. В. Розанова, составляет «белый луч» в «тёмном Достоевском» [Розанов, 1996, с. 439] . Этот «белый луч» включает в себя и «Лик Христа», и русское народное чувство Достоевского: «Для него «православие», «Христос», «народ русский» сливались так тесно, что можно было одно имя употреблять вместо другого; и это не звуковым образом, а мистически» [Розанов, 1996, с. 440]. Третья часть «белого луча» Достоевского, с точки зрения философа, лежит в его пантеизме, «пантеизме субъективно-религиозном, нервно-моральном» [Розанов, 1996, с. 440].

Наиболее последовательную разработку чрезвычайно популярной интерпретации Достоевского как религиозного писателя, поставившего себе главной целью показать тупики безрелигиозного сознания и доказать невозможность для человека жить без веры в Бога, представил Н. Лосский в фундаментальном труде «Достоевский и его христианское миропонимание» (1939 г.) [Лосский, 1994, с. 234].

Исходя из религиозного мировоззрения и опираясь на идеи "почвенничества", развивал свои философские построения, связанные с творчеством Достоевского и его романом «Преступление и наказание» Н. Н. Страхов. Именно ему первому удалось увидеть в произведениях Достоевского философское содержание. В статье 1883 г. «Взгляд на текущую литературу» Н.Н. Страхов впервые обозначил конкретное отношение к религии, к православию. Подводя итоги своим суждениям о «Братьях Карамазовых», он писал: «Фон для этой хаотической картины поставлен автором самый определенный и светлый, именно -- монастырь, олицетворяющий в себе религию, православие, разрешение всяких вопросов и несокрушимую надежду на победу истинно живых начал» [Страхов, 1984, с. 405]. В противоположность Писареву, увидевшему в романе лишь социальную проблематику, H. H. Страхов сосредоточил свое внимание не столько на социальном, сколько на нравственно-психологическом содержании романа. Оставив в стороне занимавший Писарева вопрос о социальных истоках преступления Раскольникова, об отражении в его жизни и умонастроении жизни и настроения широких масс «униженных и оскорбленных», Страхов выдвинул на первый план другой вопрос -- об отражении в романе идей демократической молодежи 1860-х годов и о сложном отношении к ним романиста. Страхов отвел упреки демократической критики по адресу Достоевского, что своим романом он сослужил службу реакции, обвинив «целую студентскую корпорацию» в исповедании «в качестве принципов» убийства и грабежа. Он отказался также категорически видеть в Раскольникове «сумасшедшего», «больного человека». Вслед за Тургеневым, создавшим образ Базарова, Достоевский в «Преступлении и наказании», по мнению Страхова, вывел в лице Раскольникова новый образ «нигилиста». Причем преимущество Достоевского перед его предшественниками, решавшими сходную задачу, состоит в том, что вместо сравнительно легкого «осмеиванья безобразий натур пустых и малокровных» писатель изобразил «нигилиста несчастного, нигилиста глубоко человечески страдающего», «изобразил <...> нигилизм не как жалкое и дикое явление, а в трагическом виде, как искажение души, сопровождаемое жестоким страданием» [Страхов, 1867, с. 329 - 331]. «Раскольников, -- писал Страхов, разъясняя свою мысль (и опираясь при этом, возможно, на свои беседы с писателем о романе), -- есть истинно русский человек именно в том, что дошел до конца, до края той дороги, на которую его завел заблудший ум. Эта черта русских людей, черта чрезвычайной серьезности, как бы религиозности, с которою они предаются своим идеям, есть причина многих наших бед. Мы любим отдаваться цельно, без уступок, без остановок на полдороге; мы не хитрим и не лукавим сами с собою, а потому и не терпим мировых сделок между своею мыслью и действительностью. Можно надеяться, что это драгоценное, великое свойство русской души когда-нибудь проявится в истинно прекрасных делах и характерах. Теперь же, при нравственной смуте, господствующей в одних частях нашего общества, при пустоте, господствующей в других, наше свойство доходить во всем до краю -- так или иначе -- портит жизнь и даже губит людей» [Страхов, 1867, с. 329 - 331]. Приведенные положения статьи Страхова (о максимализме мысли и бескомпромиссности натуры как характерных чертах Раскольникова) позволили ему высказать ряд тонких суждений о романе, стержнем которого Страхов считал духовную драму «убийцы-теоретика», против отвлеченной теории которого, противоречащей жизни, восстает его собственная живая натура и свойственные ей «инстинкты человеческой души». «Это не смех над молодым поколением, не укоры и обвинения, это -- плач над ним», -- писал Страхов, во многом верно характеризуя отношение писателя к его герою. «По своему всегдашнему обычаю, он представил нам человека в самом убийце, как умел отыскать людей и во всех блудницах, пьяницах и других жалких лицах, которыми обставил своего героя» [Страхов, 1867, с. 329 - 331].

После статей Писарева и Страхова третьей, наиболее значительной из критических статей, опубликованных в 1867 г. после окончания печатания романа в «Русском вестнике», была статья романиста Н. Д. Ахшарумова, сосредоточившегося по преимуществу на психологической стороне романа и на оценке отдельных его персонажей, из которых самыми удачными он признал наряду с Раскольниковым семью Мармеладовых, Порфирия и Свидригайлова [Ахшарумов, 2002, с. 44]. Ахшарумов почувствовал необычность поэтики романа: в образе Р...