Верую
ВеруюАвтор: Шукшин В.М.По воскресеньям наваливалась особенная тоска. Какая-то нутряная, едкая... Максим физически чувствовал ее, гадину: как если бы неопрятная, не совсем здоровая баба, бессовестная, с тяжелым запахом изо рта, обшаривала его всего руками -- ласкала и тянулась поцеловать. -- Опять!.. Навалилась. -- О!.. Господи... Пузырь: туда же, куда и люди, -- тоска, -- издевалась жена Максима, Люда, неласковая, рабочая женщина: она не знала, что такое тоска. -- С чего тоска-то? Максим Яриков смотрел на жену черными, с горячим блеском глазами... Стискивал зубы. -- Давай матерись, Полайся -- она, глядишь, пройдет, тоска-то. Ты лаяться-то мастер. Максим иногда пересиливал себя -- не ругался. Хотел, чтоб его поняли. -- Не поймешь ведь. -- Почему же я не пойму? Объясни, пойму. -- Вот у тебя все есть -- руки, ноги... и другие органы. Какого размера -- это другой вопрос, но все, так сказать, на месте. Заболела нога -- ты чувствуешь, захотела есть -- налаживаешь обед... Так? -- Ну. Максим легко снимался с места (он был сорокалетний легкий мужик, злой и порывистый, никак не мог измотать себя на работе, хоть работал много), ходил по горнице, и глаза его свирепо блестели. -- Но у человека есть также -- душа! Вот она, здесь, -- болит! -- Максим показывал на грудь. -- Я же не выдумываю! Я элементарно чувствую -- болит. -- Больше нигде не болит? -- Слушай! -- взвизгивал Максим. -- Раз хочешь понять, слушай! Если сама чурбаком уродилась, то постарайся хоть понять, что бывают люди с душой. Я же не прошу у тебя трешку на водку, я же хочу... Дура! -- вовсе срывался Максим, потому что вдруг ясно понимал: никогда он не объяснит, что с ним происходит, никогда жена Люда не поймет его. Никогда! Распори он ножом свою грудь, вынь и покажи в ладонях душу, она скажет -- требуха. Да и сам он не верил в такую-то -- в кусок мяса- Стало быть, все это -- пустые слова. Чего и злить себя? -- Спроси меня напоследок: кого я ненавижу больше всего на свете? Я отвечу: людей, у которых души нету. Или она поганая. С вами говорить -- все равно, что об стенку головой биться. -- Ой, трепло! -- Сгинь с глаз! -- А тогда почему же ты такой злой, если у тебя душа есть? -- А что, по-твоему, душа-то -- пряник, что ли? Вот она как раз и не понимает, для чего я ее таскаю, душа-то, и болит, А я злюсь поэтому. Нервничаю. -- Ну и нервничай, черт с тобой! Люди дождутся воскресенья-то да отдыхают культурно... В кино ходют. А этот -- нервничает, видите ли. Пузырь. Максим останавливался у окна, подолгу стоял неподвижно, смотрел на улицу. Зима. Мороз. Село коптит в стылое ясное небо серым дымом -- люди согреваются. Пройдет бабка с ведрами на коромысле, даже за двойными рамами слышно, как скрипит под ее валенками тугой, крепкий снег. Собака залает сдуру и замолкнет -- мороз. Люди -- по домам, в тепле. Разговаривают, обед налаживают, обсуждают ближних... Есть -- выпивают, но и там веселого мало. Максим, когда тоскует, не философствует, никого мысленно ни о чем не просит, чувствует боль и злобу. И злость эту свою он ни к кому не обращает, не хочется никому по морде дать и не хочется удавиться. Ничего не хочется -- вот где сволочь -- маята! И пластом, недвижно лежать -- тоже не хочется. И водку пить не хочется -- не хочется быть посмешищем, противно. Случалось, выпивал... Пьяный начинал вдруг каяться в таких мерзких грехах, от которых и людям и себе потом становилось нехорошо. Один раз спьяну бился в милиции головой об стенку, на которой наклеены были всякие плакаты, ревел -- оказывается: он и какой-то еще мужик, они вдвоем изобрели мощный двигатель величиной со спичечную коробку и чертежи передали американцам. Максим сознавал, что это -- гнусное предательство, что он -- "научный Власов", просил вести его под конвоем в Магадан. Причем он хотел идти туда непременно босиком. -- Зачем же чертежи-то передал? -- допытывался старшина. -- И кому!!! Этого Максим не знал, знал только, что это -- "хуже Власова". И горько плакал. В одно такое мучительное воскресенье Максим стоял у окна и смотрел на дорогу. Опять было ясно и морозно, и дымились трубы. "Ну и что? -- сердито думал Максим. -- Так же было сто лет назад. Что нового-то? И всегда так будет. Вон парнишка идет, Ваньки Малофеева сын... А я помню самого Ваньку, когда он вот такой же ходил, и сам я такой был. Потом у этих -- свои такие же будут. А у тех -- свои... И все? А зачем?" Совсем тошно стало Максиму... Он вспомнил, что к Илье Лапшину приехал в гости родственник жены, а родственник тот -- поп. Самый натуральный поп -- с волосьями. У попа что-то такое было с легкими -- болел. Приехал лечиться. А лечился он барсучьим салом, барсуков ему добывал Илья. У попа было много денег, они с Ильей часто пили спирт. Поп пил только спирт. Максим пошел к Лапшиным. Илюха с попом сидели как раз за столом, попивали спирт и беседовали. Илюха был уже на развезях -- клевал носом и бубнил, что в то воскресенье, не в это, а в то воскресенье он принесет сразу двенадцать барсуков. -- Мне столько не надо. Мне надо три хороших -- жирных. -- Я принесу двенадцать, а ты уж выбирай сам -- каких. Мое дело принести. А ты уж выбирай сам, каких получше. Главное, чтоб ты оздоровел... а я их тебе приволоку двенадцать штук... Попу было скучно с Илюхой, и он обрадовался, когда пришел Максим. -- Что? -- спросил он. -- Душа болит, -- сказал Максим. -- Я пришел узнать: у верующих душа болит или нет? -- Спирту хочешь? -- Ты только не подумай, что я пришел специально выпить. Я могу, конечно, выпить, но я не для того пришел. Мне интересно знать: болит у тебя когда-нибудь душа или нет? Поп налил в стаканы спирт, придвинул Максиму один стакан и графин с водой: -- Разбавляй по вкусу. Поп был крупный шестидесятилетний мужчина, широкий в плечах, с огромными руками. Даже не верилось, что у него что-то там с легкими. И глаза у попа -- ясные, умные. И смотрит он пристально, даже нахально. Такому -- не кадилом махать, а от алиментов скрываться. Никакой он не благостный, не постный -- не ему бы, не с таким рылом, горести и печали человеческие -- живые, трепетные нити -- распутывать. Однако -- Максим сразу это почувствовал -- с попом очень интересно. -- Душа болит? -- Болит. -- Так. -- Поп выпил и промакнул губы крахмальной скатертью, уголочком. -- Начнем подъезжать издалека. Слушай внимательно, не перебивай. -- Поп откинулся на спинку стула, погладил бороду и с удовольствием заговорил: -- Как только появился род человеческий, так появилось зло. Как появилось зло, так появилось желание бороться с ним, со злом то есть. Появилось добро. Значит, добро появилось только тогда, когда появилось зло. Другими словами, есть зло -- есть добро, нет зла -- нет добра, Понимаешь меня? -- Ну, ну. -- Не понужай, ибо не запрег еще. -- Поп, видно, обожал порассуждать вот так вот -- странно, далеко и безответственно. -- Что такое Христос? Это воплощенное добро, призванное уничтожить зло на земле. Две тыщи лет он присутствует среди людей как идея -- борется со злом. Илюха заснул за столом. -- Две тыщи лет именем Христа уничтожается на земле зло, но конца этой войне не предвидится. Не кури, пожалуйста. Или отойди вон к отдушине и смоли.
Другие файлы:
Верую в Церковь Единую, Святую, Вселенскую и Апостольскую
Книга „Верую в Церковь" представляет собой четвертый том катехетических поучений Святейшего Отца Иоанна Павла II, посвященных толкованию Символа веры...
Верую в Духа Святого Господа Животворящего
Описание: Книга «Верую в Духа Святого, Господа Животворящего» представляет собой третий том катехизических наставлений Святого Отца Иоанна Павла II, о...
