По тонкой проволоке
По тонкой проволокеНиколай АНАСТАСЬЕВЕсли семейные корни и семейные связи хоть в какой-то степени (а так оно, наверное, и есть) обнаруживают себя в творчестве писателя, то опыт Олдоса Хаксли (1894--1963) в этом смысле вполне красноречив. Иное дело, что общая закономерность предстаёт в зеркальном, то есть перевёрнутом, виде или, скажем, внутренний императив постоянно наталкивается на внутреннее же сопротивление. Хаксли всё время плывёт против течения, в которое оказался брошен уже самой случайностью своего появления на свет.Его отец был литератором, впрочем, довольно посредственным, но вот двое других близких родственников -- люди знаменитые. Это Мэтью Арнольд, которому Хаксли приходился внучатым племянником, -- поэт и, главным образом, литературный критик, более того, первый, в общем, критик-профессионал на английской почве, бесстрашный боец с “филистерством” и “провинциализмом”, которые, как он считал, поразили здоровый некогда организм английской словесности. И это, прежде всего, дед будущего писателя Томас Генри Хаксли (у нас издавна прижилось иное написание -- Гексли) -- не только биолог масштаба Дарвина, но и крупный религиозный мыслитель, чьи работы заметно участвовали в формировании умственной атмосферы времени.Таковы корни. А дальше, поскольку Хаксли с ранних лет страдал сильной близорукостью и потому, в отличие от многих сверстников, на войну не попал, его юность протекала по преимуществу в салонах и клубах, где больше философствуют, нежели просто живут. Даже рутинный ланч -- это не смена блюд, но диспут о высоких предметах. Марна и Верден долетали до Хаксли лишь грозными отголосками, а вот знакомый нам рефрен “Любовной песни Дж.Альфреда Пруфрока”: “В гостиной дамы тяжело // беседуют о Микеланджело” -- звучал, должно быть, в ушах постоянно.Короче говоря, по рождению, воспитанию, среде Хаксли -- чистый интеллектуал и эстет.Между тем сочинения его -- это дерзостный бунт против интеллекта и его безмерных претензий. А если не бунт, то по крайней мере сомнение, приобретающее временами очень желчный характер.Олдоса Хаксли называют одним из родоначальников интеллектуального романа, или, как он сам говорил, “романа идей”, XX века. И это правда. С упорством Сизифа он изгонял с повествовательной площадки характеры и сюжеты, подменяя их масками и всяческого рода рассуждательством. Его современник, знаменитый испанский философ и эссеист Хосе Ортега-и-Гассет, обдумывая происходящие в литературе перемены, написал как-то, что Пруст создал роман, разбитый параличом. На место эпохальной “Погони за утраченным временем” он вполне мог бы подставить сочинения Олдоса Хаксли.Парадокс, однако же, заключается в том, что в его исполнении роман идей становится инструментом борьбы с этими же самыми идеями.Искусство Хаксли -- это искусство нарцисстически влюблённой в себя или по крайней мере настойчиво себя осознающей формы. Но его же искусство -- это и непрестанные попытки превозмочь форму, открыть доступ свежему воздуху действительности, пусть даже ценой утраты неподвижной и бесстрастной красоты пропорций. Такие столкновения неизбежно порождают различного рода оксюмороны: “Толстой был превосходный романист, но... его рассуждения о нравственности просто омерзительны, его эстетика, социология и религия достойны только презрения”.Из сказанного, должно быть, уже стало ясно, что проза Олдоса Хаксли -- это обрыв традиции. Да уж, конечно. Человек язвительный, он даже открыто (правда, в основном устами героев, с которыми, впрочем, сам автор до конца никогда не бывает согласен) любит позлословить над предшественниками, вроде Стерна, Диккенса, Золя, и современниками -- любителями литературной старины, вроде Герберта Уэллса. Тем не менее иные его страницы -- это чистая викторианская проза с её основательностью, неторопливостью и даже некоторой тяжеловесностью. Порой складываются, чтобы тут же стереться, ясные контуры семейного романа в духе доброго XIX столетия, порой, словно с чёрного хода, заглядывает Теккерей с его авторским всеведеньем (“романист знает всё”), этой фундаментальной опорой всего классического романа.Такая вот покачивающаяся, словно сама себя мазохистски проверяющая на прочность конструкция.Но ведь держится, да ещё как -- без Хаксли трудно вообразить не только английскую, но и мировую литературу истекающего века.За счёт чего же?Надо перелистать его романы, именно романы, хоть в жанровом отношении Хаксли -- чистый Протей: писал и стихи, и новеллы, и очерки, и исторические биографии, и критическую эссеистику. (Человек он, надо сказать, был уникально эрудированный, кто-то из современников заметил даже, что Хаксли наизусть знает Британскую энциклопедию.)Да даже и по этому, главному корпусу его наследия пройдёмся выборочно, что можно оправдать тем, что ранние вещи (“Жёлтый Кром”, 1921, и “Шутовской хоровод”) -- это хоть и уверенное, но всё же вступление в тему, а поздние, начиная со “Слепого в Газе” (1936) и кончая “Гением и богиней” (1955), -- это, в общем, её закрепление, порой утомительное, а то и упрощённое.При чтении “Контрапункта” (1928), явно ключевого романа Олдоса Хаксли, возникает странное ощущение зрителя, перед глазами которого мелькают, упорно не попадая и даже не желая попадать в фокус, многочисленные лица и фигуры. Они то появляются на сцене, то пропадают за кулисами, то застывают на месте, то приходят в движение, совершенно не считаясь при этом с правилами времени и пространства: тысячи миль, отделяющие Индию от Англии, покрываются в мгновение ока. В общем, и впрямь “Шутовской хоровод” -- название этого романа Хаксли позаимствовал у ближайшего предшественника Шекспира Кристофера Марло, пообещавшего некогда читателям своей пьесы “Эдвард Второй”: “Мои герои, как сатиры козлоногие, пройдут пред вами в хороводе шутовском”. События если и случаются, то не ищут себе ни малейших оправданий. Даже убийство носит налёт театральной условности -- человек идёт на свидание к даме, а его ни с того ни с сего оглушают ударом дубины по голове. Ну а убийца впоследствии сам наводит на себя мстителей и, оборвав посредине фразу в споре с гостем, выходит в переднюю: “...оглушительный выстрел, крик, ещё один выстрел и ещё один ворвались в рай звуков”.Коль скоро уж раздались звуки, то возникает и некоторый слуховой, аналогичный зрительному образ: словно колотят изнутри по полой сфере и до нас доносится лишь ровный, нерасчленённый гул.Словом, как обмолвился сам Хаксли, здесь “говорят бесконечно, ну просто бесконечно -- и никогда, никогда ничего стоящего. Каждый заключён в свою скорлупу и говорит слова”.Положим, за масками угадываются, иногда легко, иногда по отдалённым ассоциациям, лица вполне реальные: художник и писатель Марк Рэмпион -- это, конечно, Дэвид Герберт Лоренс (о нём мы непременно ещё поговорим); редактор журнала Барлеп -- это, конечно, Джон Мидлтон Марри, издатель одного из ведущих лондонских журналов “Атенеум”; политик-демагог Эверерад Уэбли напоминает, говорят, главаря британских фашистов Освальда Мосли; ну а иным персонажам, прежде всего писателю Филипу Коурлзу, автор подарил собственные черты.Положим, -- и это, естественно, важнее любых биографических соответствий -- в словах персонажей (а весь роман, собственно, и представляет собою вязь диалогов и монологических высказываний) слышны отголоски времени. Кто-то обмолвился о минувшей войне. Кто-то -- о классовых противоречиях. Кто-то о социализме -- а это и впрямь была пора, когда западные интеллектуалы необыкновенно увлекались планами общественных реформ, и в особенности российским опытом.И всё же -- в лучшем случае отголоски, не всегда обязательные.Почему так получилось?Потому ли, что Хаксли, как говорится, не знал действительности? Что верно, то верно. Он, повторяю, не был на войне -- в отличие, положим, от Ричарда Олдингтона или Руперта Брука -- блестяще одарённого поэта, погибшего от заражения крови. В отличие от Лоренса, сына горняка, он был бесконечно далёк от низовой жизни. В отличие от с...
Другие файлы:
Сказочный мир бисера. Плетение на проволоке
Из этой книги ребята узнают об изготовлении простых и красивых изделий из бисера и бусинок. Начнем наше знакомство с бисером с плетения на проволоке,...
Самодельные электромоторы и трансформатор
В 1826 году английский учитель физики Вильям Стерджон вставил в катушку изолированной медной проволоки железный прут и был поражен, каким мощным магни...
Преломление света на сферических поверхностях
Обзор особенностей преломления и отражения света на сферических поверхностях. Определение положения главного фокуса преломляющей поверхности. Описания...
Физика полупроводников с пониженной размерностью
Энергетический спектр электронов и плотность электронных состояний в низкоразмерных объектах. Важнейшие квантовомеханические характеристики тел. Спект...
Литература - Терапия (лечение заболеваний кишечника)
Тонкая и толстая кишка представляют самый длинный орган пищеварительного тракта и с кишечником связаны процессы пищеварения, всасывания, выведения ост...
