Культурное и историческое содержание идентичности нации

Развитие национального сознания в условиях современности. Место и значение философии в системе выявления национальных идей. Анализ этнической идентичности православной славянской цивилизации, ее принципиальное значение в цивилизационной геополитике.
Краткое сожержание материала:

Размещено на

Контрольная работа

Культурное и историческое содержание идентичности нации



Содержание

1. Развитие национального сознания в условиях современности

2. Место и значение философии в системе выявления национальных идей

3. Анализ этнической идентичности православной славянской цивилизации

Литература



1. Развитие национального сознания в условиях современности

Мне уже приходилось высказываться по теме, которая представляется остро актуальной в рамках той темы, которая заявлена национальным Институтом философии в преддверии 80летнего юбилея академического учреждения. Это - важность откровенного разговора, связанного с характером философского наследия в стране, с качеством современных философских разработок. Тема чрезвычайно обширная, поэтому остановимся лишь на некоторых проблемах. И главная среди них - важность катарсиса, признание неизбежности трезвых и нелицеприятных оценок.

Беларусь, вне всякого сомнения, является страной, где «искания смысла», в том числе истории, есть примета и сущность напряженных интеллектуальных поисков многих наших современников. Склонен считать, что тот катарсис, который пережили россияне с публикацией философического письма Петра Чаадаева, нами пережит не был и это является одной из главных причин наших сегодняшних национальных проблем. А ведь предпосылки для такого рода очистительного разговора были. В 1864 году М.И. Коялович публикует «Лекции по истории Западной России». Речь в данном случае не об известном методологическом призыве ученого «знать Западную Россию по-русски, понимать по-русски». Разговор об обезоруживающей любого непредвзятого человека искренности, объективности, жесткой правде в разговоре обо всем том, что касается белоруса, его жизни и истории. Ведь страна «так бедна, что не может допустить праздных теорий, отвлеченных мечтаний», «в литературных делах долго ничего не являлось», «белорусы большей частью небольшого роста, хилы, бледны», «у белорусов вообще мало общественной силы» и т.д.

Если бы тогда, во второй половине девятнадцатого века, работа М.И. Кояловича была воспринята адекватно письмам П. Чаадаева, была понята именно в таком смысле, то сегодня перед национальным самосознанием стояли бы совсем иные задачи. Единственное, что может оправдать отсутствие такого рода катарсиса, так это именно то отсутствие «общественной силы», о которой вел речь Михаил Осипович Коялович. Видимо, просто некому было соответствующим образом отреагировать на мысли и призывы М. Кояловича, а А. Цвикевич, в частности, появился несколько позже.

Разговор не о том, что правоту историка надо было обязательно признать и сделать неким политическим, национальным знаменем. Вопрос в необходимости того «очищения», о котором шла речь применительно к российской истории. То есть, важным было бы появление неких полярных общественных сил, альтернативных точек зрения, столкновение мнений, «ажитация» молодежи, даже политический водораздел. Не было общественных сил? Но в России их тоже в свое время не было. Кто знал того же Петра Чаадаева? Его соратники-гвардейцы, дипломаты, бомонд в целом.

И речь ведь не только о трудах нашего знаменитого земляка-историка. Как любил говорить Арнольд Тойнби, «вызов» вскоре был повторен. Этот очередной «вызов», посланный нам творцом (провидением, природой) имел форму небольшой работы отца Максима Богдановича, этнографа, учителя А.Е. Богдановича «Пережитки древнего миросозерцания у белорусов. Этнографический очерк». Первоначально книжка была опубликована в 1895 году, в Гродно. Непопулярная работа, поскольку А.Е. Богданович там вообще говорит об истории не «западного», а «западлого края», с ударением на второй букве «а». Белорусские песни, душа народа, по его мнению, «отличаются пришибленностью творчества, духовной бледностью», обряды «или крайне дики с точки зрения цивилизованного человека, или грубо фетишистичны», жизнь «свидетельствует о сравнительно невысоком уровне умственного развития» и т.д. Да, возможно, проблема обострена до предела (неосознанно), но что мешало поступить современникам так, как в свое время поступили с Петром Чаадаевым - объявили бы «крестовый поход» высказанным идеям, стали ожесточенно доказывать обратное, но видно, просто некому это было сделать. Либо не захотели этого сделать.

Болезнь, в том числе и социальную, необходимо в начале диагностировать. А бедность, отсталость - форма социальной болезни. К слову, именно так ставил вопрос Бисмарк, «вынашивая» идею объединения Германии. К сожалению, те немногие представители «общественных сил», которые возвысили свой голос у нас тогда, во второй половине девятнадцатого века, а точнее, в его конце и начале века прошлого, при всем реализме оценок акцент предпочли иной.

На первый план выдвинулись такие категории, как «плач» и «родной край». Собственно, это вещи взаимосвязанные, поскольку именно тогда берет начало в художественной и концептуальной форме национальная скорбь по навеки утраченному величию, плач по загубленной истории и культуре на фоне воспевания красоты родного края. И ведь беда не в том, что это было неправильным, многое как раз было верным, а в том, что приобретало абсолютные формы и на долгие десятилетия «запрограммировало» нас на продолжение подобного рода опытов.

Альтернатива формировалась простая: или страдания по несчастной доле, или любовь к родимым березам и осинам. Но это ложная альтернатива. Речь должна была идти о необходимости самосознания самих себя в истории, о возможности «выделения» себя из славянского конгломерата народов, о признании жесточайших потерь в прошлом, связанных как с менталитетом «тутэйшых», так и с мощностью «восточно-западных» (польско-российских) цивилизационных «тисков».

На том, первом этапе формирования национального самосознания нами был упущен шанс ясного и недвусмысленного понимания своего места в истории, критического самоосо- знания, формирования той идейной «площадки», на которой мы могли строить то, что впоследствии, уже в ХХ1 веке все же было сделано.

Реальная оценка статус-кво, в том числе в рамках собственного исторического прошлого единственный путь к адекватному осмыслению, как собственной истории, так и ее смысла. К сожалению, эта мысль не оказалась востребованной. Более того, на протяжении прошедших со времени публикации труда М.О. Кояловича годов ни о каких «пиках», ни о каком национальном катарсисе вести разговор невозможно: их не было. Своеобразная духовная революция настала лишь в период краха СССР.

Появление национального государства вызвало к жизни труды, главной целью которых стало обоснование национального величия. Нам стали втолковывать, что мы наследники великих государств и идей прошлого. Из проржавевших ножен появились мечи наших великих предков. Оказалось, что мы не просто не знали о собственном национальном величии, мы даже не подозревали о его поистине вселенских масштабах.

Но - странная вещь. Чем больше публиковалось работ такого рода, тем больше в общественном сознании нарастало их инстинктивное неприятие. Суть заключалась не в том, что нить времен была прервана. В этом случае могли помочь смысловые узелки и прочая художественно-историческая штопка. Речь о том, что в народе, у «простых людей» не было чувства той истории, которую ему втолковывали, как своей, личной, традиционной, дедовской и отцовской истории. Ее - не было. И это была трагедия. Не только для тех, кто такую историю писал и не находил отзвука, но и для тех, кто вновь почувствовал свою ущербность - как «не доросшего» до той глубины прозрений, тех истин, которые ему предлагались.

Смысл истории во многом стал определяться подходами, замешанными на идее национальной исключительности, точнее, на тех смысловых мостиках, которые не имели ничего общего, прежде всего, с российской исторической и идеологической практикой. Но это не привело к нужному результату. Нас спас прагматизм, выразившийся в форме строительства национальной государственности, реального национального государства. Но этот, действительно важный процесс не избавил нас от главного: отсутствия философских традиций, непонимания сути родства эпох и людей, упорном заимствовании чужих идей и борьбы за исключительность в форме навязывания ложных идолов и идеалов.

Пока мы вслух об этом не скажем, пока у нас не будет иметь места процесс, родственный чаадаевскому, нам сложно строить, формировать то, что мы называем национальной философской традицией. Хотя бы потому, что большинство плохо представляет себе, что же это такое.

2. Место и значение философии в системе выявления национальных идей

Размышляя о судьбе русской национальной идеи сегодня, приведем слова авторов философского расследования «Русская традиция» А.П. Андреева и А.И. Селиванова, которыми они выражают особенности менталитета русского человека: «Всякий народный дух утверждает свою независимость, то есть самобытность. Но мог ли русский человек. всегда знать себя? И на этой основе обрести императивы своей национальной жизни? Это всегда было метафизической и экзистенциальной проблемой и нередко (особенно сейчас) трагедией национальной истории. Только на основе самопознания русский человек найдет сейчас пути спасения своего, народа и страны» [1, с. 110].

Несомненно, что этот путь должен быть отражен в национальной идее, имеющей метафизические основания, а потому она не может быть выдумана. Вот, что об этом пишет в письме в редакцию журнала «Вопросы философии» И.Б. Чубайс: «.Национальная идея существует почти так же объективно, как законы физики. И если Ньютон не выдумал, а выявил закон всемирного тяготения,...