Аристократизм как феномен средневекового мышления

Категории средневекового аристократизма. Взаимосвязь языческих и христианских элементов в нравственных идеалах. Проблема "христианского" в изучении средневекового аристократического мышления. Nobility: смыслы, вкладываемые в определения высшей знати.
Краткое сожержание материала:

Размещено на

1. Категории средневекового аристократизма: от язычества к христианству (V-XI вв.)

1.1 Взаимосвязь языческих и христианских элементов в нравственных и социальных идеалах Средних веков

Раннесредневековая история Европы - это история становления христианства и его взаимодействия с языческими культурами, и в этом контексте следует строить исследование категорий аристократического мышления; начать же его необходимо с рассмотрения самой проблемы восприятия христианской проповеди в языческой Европе, затронув тему мифологичности и аллегоричности мышления средневекового человека.

По-прежнему встречается суждение о том, что рыцарский идеал Средних веков представляет собой идеологию, навязанную аристократии и военному сословию с политическими и корыстными целями, а не итог закономерного развития европейской культуры. Идеологичности и «навязанности», как правило, дается негативная оценка, основанная на негативном отношении к Церкви и христианству, на уверенности в том, что рыцарские идеалы были маской, иллюзией, или только красивой поэзией, прикрывавшей алчность и властолюбие. Поддержка рыцарской этики Церковью и превознесение рыцарского служения церковными авторами считается указанием на то, что именно они его и создали. Все это представляется несовместимым с искренностью следования рыцарским образцам.

С другой стороны, христианcким исследователям, осмысляющим историю, иногда свойственно не замечать, либо чрезмерно занижать этические ценности языческой культуры. Безусловно, с точки зрения христианина, представления о добродетели, о природе блага, истины и красоты неизмеримо выше ценностей, существовавших в обществах, не знавших Откровения. Однако именно христианское богословие предполагает, что высокие принципы любви, дружбы, служения являются частью естественной природы человека. Следуя, насколько возможно, пути правды, человек, находящийся за пределами христианской культуры и морали, может являть пример доблести и чести, жертвенности и любви, приближающих его к христианскому идеалу - именно таково учение Католической Церкви. Образцы подобной «праведности вне Христа» занимали умы христианских мыслителей во все времена.

Между германским или кельтским воином и средневековым рыцарем нельзя поставить знак равенства, но не следует также утверждать, что все лучшее в рыцарском габитусе создано церковными авторами или Кретьеном де Труа, а худшее - пережиток язычества. Еще Ж.-Б. де Санта-Пэле, пионер в исследованиях рыцарства, высказывал мнение, что рыцарственность рождается в миру, являясь следствием прежде всего общечеловеческих установок, естественного для социума порядка вещей, где успех и положение покоятся на покровительстве и защите. Многие элементы культуры и мышления, характерные для аристократов рыцарской эпохи, появились из древнего комплекса культурных и социальных установок. Христианство восприняло, оформило, и в чем-то даже украсило этот социальный образец, но никак не создало его. Чтение саг создает впечатление не замены одного другим, а перерождения культуры, именно перехода в другое состояние. Изложение реалий дохристианского времени часто созвучно описаниям христианизированных скандинавов или ирландцев. Только в процессе чтения становится ясно, что речь идет уже о христианах, и можно отметить изменение качества и содержания старых обычаев. И добродетели, и пороки этих миров оказываются переплетенными.

Христианская философия, впрочем, предполагает, что корень всего праведного и благого во всех мировых религиях - в Едином Боге, даровавшем человеку моральный закон. В библейском повествовании встречаются похвалы в адрес праведных язычников и утверждения о присутствии истины в нехристианских культах. Потеряв непосредственную связь с Богом, все дальше отдаляясь от Него, человек может по-разному трактовать вложенный в его душу моральный закон. Но сходство, обнаруживаемое в языческих и христианских (а прежде - в библейско-ветхозаветных) этических установках, для христианина оказывается не иллюзией, а указанием на единый онтологический источник морали.

Еще одна идея, с которой можно столкнуться, - это представление светского рыцарского идеала нехристианским: «Рыцарская этика была важнейшей составной частью средневекового сознания. Точнее можно было бы сказать, что она формировала у многих представителей аристократии особый тип сознания. Но сознания также нравственного, поскольку оно опиралось на этические ценности, - не только, а подчас и не столько христианские, сколько выработанные богатой и самобытной рыцарской культурой». Может показаться, что аристократия существовала в мире собственной этики: этики героев, находящейся за пределами общепринятой морали.

Одинаково неверно считать, что христианская религия была искусственно созданной «идеологической тюрьмой» и повсеместно полностью уничтожила языческие культуры (которые необходимо отличать от собственно религиозного чувства), или же видеть ее бессильной перед традиционными верованиями или любыми другими «этиками».

Военно-рыцарский аристократический идеал - в истории культур сквозное явление. «…Рассмотрение евразийских обществ на обширном пространстве от Гибралтара до Японских островов убедительно показывает наличие ряда социальных образований (арабские фарисы, адыгские уорки, тюрко-монгольские «батыры», индийские раджпуты, японские самураи и др.), деятельность которых отразилась в эпических, исторических и др. произведениях, имеющих немало общих черт, которые позволяют рассматривать западноевропейское рыцарство на фоне этих воинских сообществ». При этом неевропейские аристократические военные элиты не были христианскими по преимуществу.

Выделим три важных закономерности соединения христианского и дохристианского:

1. Прежде всего, имели место образцы благородного поведения, а также установки, которые, за некоторыми исключениями, оказались совместимы с христианской моралью. Конечно, о полной идентичности здесь говорить нельзя. В христианскую эпоху древние мифологические образцы получили развитие. Особенно интересны представления и явления культуры, которые и язычник, и христианин, рассуждая схожим образом, оценивают положительно.

С точки зрения христианства, человек имеет возможность преодолеть свои пороки и достичь подлинного совершенства во всех поступках. Ему предлагается целая система инструментов, гораздо более сложная, чем мог дать идеал языческий, но главное - ему дается уверенность в успехе. Для языческого мышления недостойное рождение, уродство и дурной характер были следствием рока, с которым спорят лишь единицы, действуя наперекор всему. Исправление судьбы достигается ценой героических усилий, а не по милосердию богов. Согласно христианскому учению, в центре божественного внимания находится человеческое сердце, и всякое нравственное совершенство оказывается итогом взаимного стремления человека и Бога. В языческом мировоззрении акценты расставлены совершенно иначе, а достоинства и недостатки личности вовсе не являются основным предметом внимания богов.

2. С другой стороны, именно понятность некоторых идеалов (и историческая близость эпохи героического эпоса) не позволяла христианству полностью изжить некоторые сомнительные элементы. Как скандинавский герой преступает представления обыденной морали, так и романный рыцарь - идеал расцвета Средних веков - может вызвать справедливое нарекание, например, ввиду легкости, с которой он относится к убийству рыцарей, встающих на его пути, в ситуациях, которые не угрожают ни его жизни, ни чести, а являются исключительно следствием его тяги к славе. В христианскую эпоху имели место - и в романах, и в жизни - такие модели поведения, которые в язычестве могут быть нормой, но в христианском обществе скорее видятся болезнью и искажением ценностей. И нет, пожалуй, более яркого примера, чем захватнические набеги, совершаемые одними аристократами на замки других, войны, которые с точки зрения языческой морали были нормальной практикой. Не менее иллюстративен и очень долго изживавшийся обычай кровной мести.

В хрониках можно заметить, что после крещения часто не происходит существенных перемен в действиях, особенно военно-политического характера. Войны, захваты, интриги и конфликты продолжаются. Обращение в христианство авторы хроник и жизнеописаний воспринимают не так, как ожидал бы современный читатель. Современный человек ожидает увидеть духовный переворот, а хроники акцентируют внимание на строительстве церквей, приглашении епископов и поддержке священников как наиболее актуальном следствии личного обращения правителя.

3. Наконец, встречаются описания поступков, которые преступны в нормах и языческой, и христианской этики.

Четкую грань между христианской и языческой культурой провести затруднительно. Нигде и никогда не существовало какого-то идеального, «чистого» христианства, вне рамок конкретной культуры, лишенного дохристианских пластов. Причем влияние той культуры, в которую христианство приходило, всегда имело и положительные для него, и отрицательные стороны. «Редко можно дать определенный ответ относительно того, что среди феноменов эпохи викингов является чисто христианским или же чисто языческим - если такое вообще возможно. Нам приходится довольствоваться известной степенью вероятности». То же верно для кельтов и других народов Европы.

Социальные действия в Средние века часто воспринимались как основное проявление мыслей и внутренних установок личности, особенно это характерно для переходного периода обращения в христианство. Интересно, что для некоторых людей и групп л...