Герой-читатель в литературе трагического гуманизма
Герой-читатель в литературе трагического гуманизмаО. Н. Турышева Проблематика чтения, вошедшая в европейскую литературу в Средние века, стала одним из важнейших пунктов литературной рефлексии и в словесности Возрождения. Характер взаимоотношений читателя с литературой в это время определяла традиционалистская установка средневековой культуры, характерный для нее культ предустановленных ценностей. В соответствии с данной установкой подлинность читательского опыта выверяется идеей абсолютности и незыблемости того образа, который запечатлен в Библии и единственно является образцом для подражания со стороны читателя. Речь идет о культе подражания образу Христа. В связи с этим светская литература, предлагавшая читателю другие образцы для подражания, осуждалась как санкционирующая следование профанному примеру и ведущая к забвению подлинного идеала. Литературный персонаж в отношении сознания читателя мыслился фигурой, конкурирующей с фигурой Христа, что, безусловно, дискредитировало светское чтение, превращало его в греховное действо. Подобный пафос нашел свое выражение в целом ряде литературных произведений этого времени.Однако в последующей литературе, и особенно в литературе позднего гуманизма, «духовная тотальность» (Л. Баткин) традиционализма постепенно разрушается. Об этом выразительно свидетельствуют те произведения, сюжет которых выстраивается вокруг фигуры читателя. Знаменательно, что тему чтения разрабатывают самые репрезентативные для данной эпохи произведения: «Дон Кихот» Сервантеса и «Гамлет» Шекспира. Характер взаимоотношений человека с книгой осмысляется в них по-разному, но в общем русле отказа от традиционалистского культа единого образца и в то же время как глубоко драматический.Обратимся к роману М. Сервантеса. Романная судьба его героя акцентирует самые драматические последствия чтения: как известно, увлечение рыцарскими романами оборачивается для Дон Кихота своего рода манией подражания. Он воображает себя странствующим рыцарем, намерен во всем следовать примеру идеальных героев рыцарских повествований. Недаром близкие Дон Кихота ради его излечения не находят иного средства, кроме ликвидации его библиотеки. Причем библиотека оказывается сожжена именно во имя здоровья Дон Кихота, чтобы лишить его источника безумных иллюзий, а вовсе не потому, что книги как таковые являются якобы источником зла и соблазна. Вспомним, какому тщательному досмотру подвергает священник (лиценциат, университетский человек) книги Дон Кихота, посмеявшись над простодушным предложением ключницы окропить книгохранилище святой водой и отказавшись распространить приговор о сожжении на некоторые книги в силу «очаровательности» описанных в них событий, мудрости и возвышенности размышлений автора, увлекательности интриги или присущего им героического пафоса. Некоторым находкам священник откровенно рад, собираясь ими пополнить свою библиотеку и в предвкушении удовольствия их перечитывания. Некоторые книги он предлагает цирюльнику беречь «как некую драгоценность», и только в силу фанатического усердия ключницы, одержимой книжной фобией, книги, помилованные священником, разделили участь тех «дерзких, нелепых и вредных» писаний, которые подверглись однозначному и безоговорочному осуждению.Собственно, само помешательство Дон Кихота состоит не только в том, что он вообразил себя героем рыцарского романа, но в большей степени в том, что романному идеалу он желает подчинить и действительность, т. е. не только свою жизнь превратить в роман, но и мир заставить подчиняться той целесообразности, которая свойственна сюжету литературного произведения. Впоследствии Дон Кихот преодолевает установку на бездумное подражание, превращается в самостоятельную этическую личность, но веру в тождество жизни и литературы он сохраняет. Эта вера и оборачивается пагубой для героя: убедившись в том, что не в его силах подчинить действительность этической логике рыцарского сюжета, Дон Кихот в отчаянии собственного бессилия умирает. Причем перед смертью он проклинает источник своих иллюзий — книги о странствующем рыцарстве.На первый взгляд сюжет романа воспроизводит средневековое отношение к книге как источнику неподлинного самоотождествления. Но обратим внимание на то, что Дон Кихот в качестве образца жизнестроительства выбирает героев литературы, которая возводит этику своих персонажей к тому самому абсолютному образцу, которым в средневековой культуре был образ Христа. Ведь известно, что куртуазная идеология, заразившая Дон Кихота, сформировалась как светский вариант этики христианства, и потому повествовательной матрицей в куртуазной литературе является история самоотверженного и жертвенного подвига во имя других. Эту христианскую идею служения другим и заимствует из рыцарской литературы Дон Кихот. Следовательно, в данном случае изображение подражателя поверженным не может быть связано со средневековым осуждением чтения как ведущего к забвению идеала, ведь именно этот нормативный идеал Дон Кихот и воплощает в своем поведении. Недаром М. Унамуно обнаружил многочисленные совпадения его романной биографии с евангельской биографией Христа и провозгласил героя Сервантеса испанским Христом. Ранее подобным образом отождествил Дон Кихота с Христом Достоевский. Данные соотнесения представляются не просто фактом индивидуальной интерпретации романа Сервантеса вышеупомянутыми авторами: Дон Кихот действительно подражает Христу, но через посредничество героев рыцарской литературы, христианские корни которой (наряду с языческими) наукой установлены. Впрочем, и сущностное совпадение рыцарского служения и религиозного подвижничества также принято считать установленным фактом. Идея подобия рыцарской этики и этики евангельской находит свое подтверждение, например, в исследованиях о значении фигуры Франциска Ассизского для автора «Дон Кихота», который за три года до смерти вступил во францисканский орден. Франциск Ассизский, предположительный прототип Дон Кихота, пускается проповедовать евангельские истины после многолетнего увлечения рыцарскими романами [Iberica, 2005].В связи с этим ирония, направленная на героя, который исходит из подражания идеалу, предписываемому культурой, требует особого объяснения. Напомним, что в рамках отечественной традиции авторской иронии в романе «Дон Кихот» было присвоено особое обозначение — «смех над высоким» (Л. Пинский). Формирование подобной смеховой тональности при этом...
Другие файлы:
Катарсис: метаморфозы трагического сознания
Эта книга посвящена «катарсису» — понятию «очищающего сострадания», которое волновало европейских мыслителей от Аристотеля до Зигмунда Фрейда. В книге...
Разные направления и концепции изображения положительного героя в литературе XIX в
Положительный герой в литературе 60-х г. XIX в. Образ положительного героя в творчестве И.С. Тургенева. Базаров как положительный герой. Два взгляда н...
Проблемы гуманизма в литературе о гражданской войне
Проблема насилия и гуманизма в русской литературе 20 века
Идеи гуманизма в работах Вернадского
Зарождение и развитие идей гуманизма в странах Западной Европы и России. Жизненный путь ученого Владимира Ивановича Вернадского, основные заслуги в об...
